|
Неопубликованный материал для журнала
"Интервью" (2008 г.)
Евгений Владимирович, соглашаясь на интервью, пригласил меня на
спектакль «Посвящение Еве» - разговаривать предстояло после, и
это стало испытанием. Дело в том, что его должность ректора
старейшего театрального вуза страны – училища имени Щукина –
провоцировала на определенный ракурс беседы: студенты,
поступления, традиции… Но Князев-актер так явственно вышел на
первое место, что не считаться с этим было нельзя. Когда же мой
собеседник начал делиться сокровенным, не боясь признаться в
сомнениях и страхах, я вспомнила еще одного выпускника
Щукинского училища – Михаила Ульянова. Вспомнила его взгляд,
который выдающийся артист устремлял на режиссера после
сыгранного в кино дубля. Этот взгляд с опасением вопрошал: «Ну
как? Получилось?»
Может, это тоже в традициях вахтанговской школы – независимо от
былых достижений, каждый раз переживать за результат? Или это
просто качество хорошего актера?.. А еще я подумала: если мы, в
силу профессии, вынуждены покушаться на чужое время, то почему
бы и впрямь не выслушать сомнения, опасения, переживания?..
Большое спасибо за спектакль. Честно говоря, я еще под
впечатлением... Расскажите об этой роли. У вас слезы стояли в
глазах на поклонах…
Этот спектакль мы играем с Василием Семеновичем (прим. Лановым)
уже шестой сезон. Мы его любим, он воспринимается зрителями -
очень эмоционально. И мы это чувствуем, это передается… Не было
ни одного спектакля, чтобы зрительный зал не вставал. Сегодня
был трудный спектакль в том смысле, что мы играли его на замену:
у людей изначально было огорчение от того, что они купили билеты
на одно, а им показывают другое. Ощущение, что их хотят
обмануть. Но потом происходит взаимопонимание.
«Посвящение Еве» - это спектакль-исповедь, который заставляет
задуматься нас и зрителя. Много вопросов остается у людей, но
появляются и ответы. Кто-то задумывается о своей жизни –
правильно ли он поступает с близкими? Может, сегодня после
спектакля кто-то кому-то позвонит, вспомнит о тех, кого он
вольно или невольно обидел… Этот спектакль из тех, что нужны
людям.
А когда вы так напряженно вглядывались в зрительный зал, вы
что-то считывали с лиц?
Нет, зала я не вижу. Я вижу, как он встает, как он благодарен –
я же много спектаклей играю, и бывают просто благодарные
аплодисменты; бывает, когда недоумевают, но аплодируют, потому
что так положено; а здесь… Как вам сказать… Находиться два часа
на сцене - тяжелый труд: и физический, но больше эмоциональный.
И если у меня не будет энергии, которую я смогу запустить в
зрительный зал и взять его, то мне ничего и не вернется. А когда
моя энергия возвращается мне, умноженная на количество людей в
зале, появляются силы для завтрашнего дня. Вот тогда мне
радостно заниматься своей профессией.
Сегодня вы ректор Щукинского училища. А будучи абитуриентом,
испытывали благоговейный трепет перед вузом с такой историей и
такими выпускниками или по молодости смотрели на это проще?
Конечно, испытывал. Я, правда, может, и не очень хорошо отличал,
какое училище есть какое, но в 70-ые годы, когда я окончил
школу, учился в Горном институте, продавались открытки с
артистами в киосках «Союзпечати». Я их иногда покупал – я любил
театр, ходил на спектакли. И практически на каждой открытке
(чаще всего) было написано «окончил театральное училище имени
Щукина». И уже от этого мне казалось, что Щукинское училище –
лучшее. Ну, это такое мальчишество… Наверное, если бы я не
поступил в Щукинское, поступил бы туда, куда меня брали. Но меня
ведь брали два института – Школа-студия МХАТ и Щукинское. Там
набирал Олег Николаевич Ефремов, а у нас – Людмила Владимировна
Ставская. Я не пошел к Ефремову, хотя понимал, что это за
фигура, какой это замечательный артист, а пошел сюда – к никому
не известному педагогу. Чем это было вызвано, я не знаю.
Наверно, когда стоишь на перекрестке и у тебя есть право выбора,
ты должен сделать правильный шаг. Я фаталист. И вероятно,
суждено было, чтобы я поступил в Щукинское. А может, меня здесь
так приняли, может, что-то показалось родным... Не знаю. Дело в
том, что я же получил диплом о высшем образовании Горного
института, и в Щукинском меня прослушивали трижды и, наконец,
сказали: мы вас возьмем, если принесете из Министерства
образования разрешение на получение второго высшего. Возможно,
это сыграло роль… Сейчас, когда к нам поступают студенты, мы
ведь за ними не гоняемся. Начинаем набор и говорим сами себе:
тем, кому суждено учиться у нас, они будут учиться у нас. Как
сложилась бы моя жизнь, поступи я во МХАТ? Этого никто не знает,
и я гадать не буду. Я благодарен судьбе, что поступил в училище
имени Щукина. После учебы меня пригласили в театр Вахтангова,
где я работаю уже очень долго, много играю, хорошие роли
получаю. Люблю этот театр, проповедую именно вахтанговскую
школу. Она отличается от других – у нас есть яркость, мы блюдем
яркую форму и поощряем это в студентах. Когда про нас говорят,
что щукинцы любят повыпендриваться, для нас это не оскорбление –
это похвала.
Истории о поступлениях всегда интересны…
Я читал монолог Незнамова. Ничего особенного там не было, но
потом, когда я уже работал в театре, получил эту роль у Петра
Наумовича Фоменко, а за нее - государственную премию. Какая
связь – никакой. Но вот я поступал с этим произведением, и оно
принесло мне актерскую удачу… Но самое страшное для меня было не
поступать – сказали же после прослушивания, что возьмут, если
будет справка. Самое страшное было – ходить в министерство,
неизвестно к кому… Я приходил и говорил: «Вы не могли бы дать
справку, что разрешаете мне получить второе образование?» Надо
мной потешались и посылали из кабинета в кабинет. А в одном
сказали: «А почему вы думаете, что вас примут?» «Не знаю.
Наверное, увидели во мне что-то талантливое». Они в ответ: «Ну,
покажите нам что-нибудь талантливое…» И я же понимаю, что нужно
как-то развеселить, а у меня репертуар серьезный… И вот стоял,
как дурак, в кабинете, читал и видел смех в глазах, а сделать
ничего не мог, потому что справка-то нужна. Потом мне ее дали –
я, правда, даже не помню, как это произошло. Но забавная вещь…
Однажды после спектакля ко мне подошла женщина из министерства,
которая вспомнила меня и мою справку. Смешно. Было.
Теперь вы сами принимаете. Если есть разногласия в комиссии,
что может перевесить в сторону положительного ответа?
Видите ли, актерская профессия – вещь такая… Конечно,
предполагается, что должна быть одаренность, - вот на предмет
одаренности ребят и смотрят. Но существуют какие-то человеческие
критерии… Как в жизни – мы же находим людей, которые нам более
симпатичны, так и художественный руководитель среди огромного
числа абитуриентов набирает себе тех, кто ему приятен чисто
почеловечески. Конечно, сразу не определишь, но на уровне
интуиции, зрительного восприятия можно о человеке судить. Ну,
есть такое качество, как обаяние – его же сразу видно! Говоришь
человеку: спойте песню, которую вы любите, - здесь-то он и
проявляется. Одаренность – это хорошо, но мы же не требуем,
чтобы к нам поступали готовые артисты, которые могут выйти на
сцену и играть – да так и не бывает никогда. Труднее даже, когда
приходят из самодеятельности с осознанием, что все умеют, а
приходится переучиваться. Но для актерской профессии, прежде
всего, требуется трудоспособность, трудолюбие, терпение
необыкновенное и только потом талант. И если двух первых «Т»
нет, ничего не получится, потому что актерская профессия очень
тяжелая, зависимая. Нужно уметь не расстраиваться из-за неудач,
терпеливо ждать своего случая, если ты любишь театр и хочешь им
заниматься; ставить перед собой высокие цели, ведь по закону
сохранения энергии мысли материализуются… И очень важен в нашем
деле случай. Но когда этот случай к тебе приходит, ты должен
быть к нему готов, натренирован – твоя психика, нервы, поэтому
нам все время нужно находиться в тренинге. Почему я, как и
многие, считаю, что хорошими артистами становятся чаще всего в
театре? Есть примеры выдающихся артистов кино, Нона Мордюкова,
например, - блистательная (!), но эти случаи единичны. И если
перечислять великие имена (Борисов, Смоктуновский, Ульянов,
Гундарева, Яковлев, Лановой) - это все театральные артисты. Они
оттачивали свое мастерство в театре – изо дня в день.
Забавно вы говорите о студентах: кто поступил, считает себя
Народным артистом, на втором курсе – Заслуженным, далее по
убывающей…
Безусловно. Самое легкое в нашей профессии – это поступить. Как
ни странно. При всем огромном конкурсе… А дальше начинаются «три
Т», без которых не может быть артиста. А молодым неопытным
ребятишкам кажется, что они совершили что-то глобальное! Главное
дело своей жизни! И на первом курсе у них есть ощущение, что все
уже свершилось! Мы артисты! А потом выясняется, что они должны
огромный списочек литературы прочитать - от античности до наших
дней… И тут они понимают, что и читать-то толком не умеют, а без
этого на следующий курс не перейти… Куда деваться – интеллект-то
нужно развивать у артистов! А еще надо учиться двигаться,
танцевать, пластикой заниматься, а они вдруг понимают, что ни
согнуться, ни разогнуться, как следует, не могут. И только
трудом можно добиться результата. Тут они сами себя из Народных
понижают до заслуженных, на третьем курсе в дело вступает
философия, снова понижая их в «ранге», а к четвертому - приходит
осознание, что закончить-то мы закончим, а ведь все только
начнется…
Во-первых, нужно поступить в театр, а если и поступил, на тебя
смотрят, как на маленького ребеночка, как на щенка… Я же помню
свой первый год в театре – какие артисты у нас были, артистищи!
Я думал: «Господи Боже, Максакова! Она моя учительница, я с ней
отрывки делал, а тут уже вроде как коллега, а я не знаю, как
вести себя с ней…» И смотрел, как они играют… И думал: «Да я
здесь ни одной роли не получу, когда такие артисты работают!»
Это ведь были небожители! (Ульянов, Яковлев, Лановой) А потом
вдруг мы с Максаковой оказались партнерами по спектаклю –
сначала боялся, а потом вроде и ничего. И вот уже стали чуть ли
не любовные сцены играть, и отношения приятельско-дружеские… А
потом, Людмила Васильевна так прекрасно выглядит, что я шучу и
говорю: «Скоро я, наверное, буду вашего дядю играть, а вы
племянницу…» Женщины умеют держать себя в форме, сохранять… То
есть мы уже сравнялись, а ведь когда-то она меня учила, будучи
Народной артисткой, а я был студентом. Кстати, мы и в званиях
сравнялись, а кроме того, в училище она, по-прежнему,
преподаватель, а я уже ректор – ее начальник (смеется), но и
сейчас ею восторгаюсь.
А когда вы узнали, что вас берут в Вахтанговский театр, – еще
будучи студентом?
Да, тогда главным режиссером театра был Евгений Рубенович
Симонов и он у нас на курсе делал дипломный спектакль
«Сенсация». Где-то к концу третьего курса он меня вызвал и
сказал, что хочет дать мне роль у себя в театре, и даже
пригласил на репетицию. А к концу обучения меня уже официально
пригласили в театр и сразу отправили на гастроли в Новосибирск -
там мы долго играли в массовках. Когда меня на гастролях ввели в
спектакль «Мистерия Буфф» (срочным вводом) на роль Вельзевула –
это был страшный случай в моей жизни! Заболел артист, мне все
показали, но не в костюмах – лето, жара… «Вот только там
декорации будут, там помост…» И когда я вечером пришел на
спектакль, увидел там такую декорацию, таких артистов - они все
в гриме, в костюмах – я никого не узнаю… Вместо концертмейстера
целый оркестр – все по-другому! Я в ужасе. И перед выходом на
сцену вдруг понимаю, что забыл текст! Спрашиваю первую фразу,
проходит секунда – я опять ее забываю. Говорю: «Что делать? Я не
помню текста!» А мне в ответ: «Иди! Или сейчас все вспомнишь
или… Выхода нет – надо!» Представляете этот ужас?! Страшно,
жутко, и я выхожу… Свет слепит, я иду по помосту, втыкаю посох и
молчу. Мне все подсказывают, а я даже не могу повторить – во рту
все пересохло! Кое-как что-то пробормотал… Ушел со сцены и
понимаю, что нужно улетать с гастролей, уходить их театра – все,
сейчас выгонять будут, а чтобы не выгнали, нужно уехать самому.
Оказалось, что еще вторая сцена есть, где я должен выходить, - я
совсем про нее забыл. Меня нашли - заставили выйти.
На следующий день я ждал гнева, а смотрю, Евгений Рубенович не
здоровается со мной, но и не орет, не ругается. А оказывается,
пришел к нему наш преподаватель Владимир Владимирович Иванов и
убедил в том, что у меня был шок на сцене. И если не дать мне
еще раз сыграть, можно перечеркнуть всю жизнь, всю биографию. И
вот во втором спектакле я уже сыграл, как надо. Но могло
закончиться иначе. Первые и последние гастроли могли бы быть.
Возвращаясь к абитуриентам… Как часто встречаются ленивые
таланты и поддаются ли они перевоспитанию?
Поддаются. Наступает момент, когда они понимают, что на своей
одаренности далеко не уедешь. Тебя обойдут другие, у которых
есть и одаренность, и работоспособность. А дальше начинается
хорошее чувство зависти, соперничества. Как это так – тебя
обошли? Мы же в этом смысле очень зависимы – хотим понравиться,
хотим, чтобы нас отметили, оценили, приняли… Мы любим студентов,
но не за то, что они поступили, а за то, как они работают и
учатся, - просто так мы можем любить своих собственных детей. И
ребята чувствуют, что к кому-то отношение педагогов лучше - ему
больше дают, на него больше внимания обращают. И тогда они
понимают. А бывает, что нет, и таких людей мы отчисляем. Иногда
для одаренного человека нужен стресс, чтобы восстановиться или
поступить еще раз в другую школу, но у него уже будет урок! И
такие случаи были. И к нам приходят: смотришь - отчислили из
Школы-студии МХАТ. Звонишь туда, узнаешь, в чем дело? Если
«халтурил-ленился», можно дать второй шанс. И нам человека даже
порекомендуют (у нас есть некая корпоративность) - мир-то тесен.
А могут сказать: не советуем, в нем есть подлые черты.
Бывает, что студента, отучившегося какое-то время отчисляют
за профнепригодность. Как вы с этим справляетесь? И что, в
данном случае, вас больше заботит: скажем, чистота рядов, или
понимание, что человек не на своем месте?
Да, это непросто. Мы же понимаем, что они еще маленькие дети. И
если человек не восприимчив к профессии, к проживанию на сцене,
мы только навредим ему, если после выхода из института он не
станет артистом. Лучше пусть он найдет себя в другом деле, и
наше право ему это сказать. И говорим: ты парень хороший, но к
актерской профессии не имеешь отношения – мы ошиблись. И ты
ошибся. Сделай для себя вывод, подумай о себе. Если же человек
говорит, что хочет этим заниматься, даем ему время и шанс.
Первые полтора года мы не отчисляем за профнепригодность – ее
еще трудно определить. А дальше начинается профессия, когда твоя
природа должна сработать на систему необходимых актерских
элементов. И бывает, что отчисляем в конце второго курса, когда
видим, что человек не перспективен. Да, это больно. Но кто-то
благодарен, потому что находит себя в другой профессии, а
бывает, что поступают в другой театральный вуз, и там все
получается. Это к вопросу о фатальности – значит, сначала
человек попал не в ту школу. На первых курсах мы чаще отчисляем
за первые «Т»: отсутствие трудоспособности, нарушение трудовой
дисциплины, прогулы.
А вы как ректор жесткий человек?
Ну, а как же! Мы же отчисляем.
Слезы, мольбы не срабатывают?
Столько слез мы видели! Но это же на секунду. И потом, у нас
решение по каждому студенту выносит полносоставная кафедра
актерского мастерства. И не сразу: если студент не проявляется у
одного педагога, его дают другому, третьему. И в конечном итоге,
к четвертому курсу, можно пройти практически через всех
учителей. Кто-то обязательно даст то, что необходимо.
Я никогда не позволяю себе говорить: это мой ученик. Если
человек сам меня так назовет, хорошо. Но, может, главное, что
повлияло на его сознание, он услышал на лекции о русском театре,
когда вдруг обрел свободу и почувствовал себя артистом. Я помню
самого себя первые полтора года – мне же было так трудно
учиться! Я ведь до этого учился в техническом вузе – там все
конкретно, задачи- формулы, а здесь делай этюд, выдумывай слова,
ситуации… Мне проще было отсидеться где-то в сторонке, потому
что я не знал, что от меня хотят? Выходи, фантазируй – и это
называется занятие. Играли-играли – и это урок. На втором курсе
есть сложный предмет «Этюды к образам». У меня ничего не
получалось – ложный театр какой-то. И Людмила Владимировна,
помню, все бьется, бьется со мной, а у меня - ноль… Вот ее я
называю своим учителем. И однажды я «косым зрением» увидел, что
после очередного неудачного этюда она махнула на меня рукой. И
так обидно стало – комок к горлу, и я говорю Ире Малышевой, моей
однокурснице: «Пойдем сейчас же играть этюд. Ты мне скажи, что
беременна, а дальше будь что будет!» И вдруг на этом нерве я так
сыграл! И понял: получилось. Слезы как брызнули от того, что я
почувствовал, что могу этим заниматься. И стало легко. Как этого
добилась Людмила Владимировна, я не знаю… Нельзя все время
ругать или хвалить – должно быть всего в меру. Нужно понимать,
чувствовать студентов – хрупкие же они… (Сказано с чувством)
Есть хорошие, есть плохие, но они дети, которые потом могут
стать замечательными артистами.
Вы ведь и курс вели. И говорили, что художественный
руководитель становится студентам и мамой, и папой – ему они
выворачивают все свои горести и беды. Есть примеры, когда вы с
гордостью могли бы сказать – я помог в нужный момент?
Да таких случаев много было. Мы для них действительно как бы
названные родители. Они сами нас так называют, а училище - своим
домом, потому что большую часть времени проводят в нем. А тем,
кто не из Москвы, вообще лучше здесь, чем в общежитии. Да и
московские все время толкутся в училище, ведь тут ими
занимаются. Мы же, кроме профессии, должны развивать их
человеческие качества – во всяком случае, по этике
Станиславского это является основой воспитания артиста. Мы
говорим им: вы должны быть настолько интересны зрителям – они же
разные: врачи, музыканты, инженеры, преподаватели, которые
состоялись в своей профессии, - они личности. И вы должны быть
личностями, чтобы этих людей, сидящих в зале, увлечь собой!
Кто-то этого не слышит… Ну, если мы набираем тридцать человек, а
к концу остается двадцать… Из них хорошими артистами становятся
человек шесть-семь. И если дело обстоит именно так, это
считается очень хороший выпуск, а если десять – гениальный!
Производство актерское – оно штучное. И потом… театр. Вот театр
Вахтангова – берут сюда самых лучших студентов Щукинского
училища, но, попав в систему театра, не все готовы бежать на
длинную дистанцию, не всем повезет играть главные роли. И в
театре происходит градация: первые, вторые, третьи и так далее.
И вот эти «и так далее» тоже артисты, блестяще закончившие
Щукинское училище - отобранные как лучшие! А вы представляете,
какой это комплекс, быть артистом, у которого спектаклей много,
а ролей, доставляющих радость, нет. Представляете, каково жить
этим людям? Но они любят театр и работают в нем. Как у
Островского есть тост: так давайте выпьем за людей без различия
степеней и талантов - за людей, которые любят театр, за тех, кто
служат театру. У нас ведь говорят «не работать, а служить». В
театре служат - сцене, искусству… в надежде на то, что
когда-нибудь повезет: ты получишь роль, о которой мечтал.
У вас было два курса. Вы следите за своими ребятами?
Они очень хорошо развиваются, растут. Много снимающихся. Это и
Маша Куликова, и Юля Пивень… Стас Дужников, Дима Ульянов, Олег
Макаров, Филипп Григорян, Сережа Муравьев – как бы кого не
забыть! Почти все работают в театрах. Вы спрашивали, спасал ли я
кого-нибудь? Вот есть у меня такой Стас Николаев, который был
сложным молодым человеком – взрывной, мог выпить, подраться за
правду, за женщину, которую оскорбили у него на глазах… И
сколько мне приходилось вытаскивать его из разных ситуаций,
вести с ним нравоучительные беседы, пугать отчислением! И
произошло изменение с человеком – сейчас он хороший артист,
играет в Театре Сатиры. Он это понимает и ценит. А называет ли
он меня своим учителем, это у него надо спрашивать. Я только
знаю, что им я занимался.
И другой мой курс – тоже ребята много работают. Там Витя
Добронравов, Саша Стрельцина, Миша Шкловский, Юля Марченко,
которая очень ярко зажглась в Александринском театре… Так что я
своими выпускниками горжусь. Ну как, с ума-то не схожу, но рад,
что меня свела с ними судьба. Если я им помог, хорошо…
Когда видите их на экране или в театре, оценку какую-то сами
для себя даете?
Если только для себя. Понимаете, какое дело... Однажды я не
своему студенту у нас в театре сделал замечание с целью помочь и
увидел в глазах иронию: мол, мы здесь коллеги, замечания в
училище нужно было делать. И после этого я сказал себе: никогда
в жизни никому ничего не говорить, если тебя не спросят.
Сериалы пагуба для студентов или бывают исключения?
Это не совсем так. Конечно, при темпах нашей жизни хочется всюду
успеть, а сериалов снимается много и артисты востребованы. Но
сериалы, к большому моего сожалению, не дают актерского роста -
разве что популярность на короткое время. Хорошо, если кому-то
удастся на этом взрасти, но я таких случаев не знаю. С моей
точки зрения, хорошими артистами становятся в театре: когда ты
репетируешь, выходишь на сцену – там спрятаться не за кого. А
здесь отбирают по типажу - по внешним, эмоциональным данным.
Слава Богу, сейчас стали появляться хорошие сериалы, а ведь был
период таких «поделок»: все происходит на двух стульях,
показывают только головы – смотреть-то на это нельзя! А сейчас
есть и достойные сериалы, например, «Ликвидация». Кстати,
Урсуляк – выпускник Щукинского училища. И вообще наших там много
снимается. Да какой сериал не возьми - наши есть везде.
То есть сниматься студентам не запрещают?
Нет, конечно. Просто одно дело, когда попадают в кино, к
хорошему режиссеру, который делает роль, помогает, - тогда это
хорошо. Я думаю, еще немного и наш кинематограф вернется на
экран. Хорошие ведь фильмы у нас снимают: посмотрите последние
работы... Те же «12» - блистательный фильм! «Громовы» - очень
хороший сериал. Я снимался в «Пятом ангеле» - люблю этот фильм.
Там замечательные актерские работы Юрского, Ахеджаковой,
Филозова, Крючковой…
Свое ректорство вы называли одной из серьезных ролей.
Ощущаете метаморфозы, связанные с ней?
Я своей основной профессией считаю актерскую. Если бы мне
сказали: «Ты станешь ректором, но при этом не будешь ни играть,
ни сниматься», я бы ответил «нет». Если я не буду выходить на
сцену, то смысла своего существования я просто не вижу. Быть
администратором? Хотя работа ректора, конечно, и творческая, но
в ней много рутины – выбивать, пробивать, искать деньги, кого-то
все время поучать – не самое интересное в моей жизни.
Вас это тяготит?
Так как человек я ответственный, то и работу эту выполняю
добросовестно. И потом, быть ректором такого знаменитого
института (возьмите хотя бы имена тех, кто окончил наш
институт!) чрезвычайно почетно. Но и груз ответственности
большой - нужно держать планку... Чтобы критика, оценивая
спектакль выпускного курса, написала, что Щукинское училище не
снижает своего уровня. А еще важно сохранить ту особую атмосферу
среди преподавателей, какая есть. У нас не диктатура – у нас
по-настоящему демократическая школа. Здесь каждого студента
знают по имени, относятся по-отечески - худруки своих подопечных
жалеют, ругают, радуются, умиляются их успехам, негодуют – в
общем, испытывают все те чувства, что и родители к детям. У нас
атмосфера человечного доброжелательного отношения. Это Богом
сделанное место. Но не богодельня. (Смеется) Как в церкви -
намоленное, потому что в залах, где до сих пор репетируют
студенты, учились их великие предшественники! Гриценко, Ульянов,
Яковлев – они выходили на эту площадку. А вы знаете, что мы
нашли икону под сценой, когда ремонтировали полы, – икону
Знаменской Богоматери? Она там с 37-го года лежала. Ее
отреставрировали, и теперь это реликвия нашего училища, ведь она
защищала нас все эти годы. Мы к ней относимся чрезвычайно
уважительно. Реставратор сказал, что произошло явление иконы. А
потом, школа наша получила «Золотого льва» – в 2005-ом году, на
театральной биеннале в рамках Международного фестиваля в
Венеции, в номинации «За будущее». А ведь судили по результатам
всех театральных школ мира!
«Если хочешь чему-то научиться, начинай учить сам».
Совершенно верно. Честно говоря, на преподавательскую работу
времени теперь не много остается, но, в любом случае, общение с
молодежью не дает костенеть и даже стареть, ведь нужно
соответствовать ее ритму. Я должен соображать так же быстро, как
студенты, и так же легко взбегать на четвертый этаж по лестнице.
Должен осваивать технические новшества. Опять же, работая с
молодыми, ты выступаешь как режиссер и, разбирая роль, сам
учишься. В этом, конечно, пользы много. Труднее брать на себя
рутинные хлопоты и заботы: расписания, замены… Но приходится и
это терпеть. Бывает, придет какое-то уныние, но ты знаешь, что
это грех, и надо попытаться выгнать его из себя и назавтра с
новыми силами придти и заниматься своей работой. А что на душе
бывает? А на душе… не всегда же расскажешь, а уж тем более в
интервью разве можно рассказать, что у тебя на душе, на сердце,
что тебя гложет, и чем ты бываешь недоволен? Все ли у тебя
гладко, все ли ты сыграл, репетируешь ли ты то, что хочется?.. А
годы уходят, а какая-то роль, из тех, что ты ждешь, снова
проходит мимо… Ну, хорошо, что есть кино, есть достойные
режиссеры, с которыми пересекаешься, но нет той главной роли,
которая принесла бы тебе удовлетворенность. Об этом же не
расскажешь! И нужно все время быть в тонусе и говорить, что все
нормально! Что ж мы будем демонстрировать свой дурной характер и
уныние?.. Вот так. Ну, удалось мне отреставрировать три зала,
найти деньги – да, чувство удовлетворения есть, но как актеру
мне от этого не легче! Как ректор я испытываю чувство гордости,
когда студенты хорошо играют спектакль или когда есть повод
убедиться, что мы набрали талантливых ребят. Да, я этим горжусь,
я рад, но как актеру мне это ничего не дает! Одна ипостась
довольна, а другая…может переживать.
А что у «другой ипостаси»? Вы же сейчас довольно плотно
заняты в театре…
Да. Но я же не могу рассказать о своих переживаниях – получится
или не получится роль?.. Вот сейчас мне предстоят большие съемки
- сложнейшая работа. И мне немножко страшно, потому что придется
играть Вольфа Мессинга, где он главное действующее лицо. Да,
есть опасения, потому что он уникальная личность и замечательный
человек, который предвидел будущее. Как это делать, я пока не
знаю – правда, страшно.
Но вы же актер!
Вот вам и актер. Такая у нас профессия – сегодня у тебя все
получилось, а завтра ты с треском провалился, скатился с горы, и
нужно утром проснуться, взять себя в руки и снова браться за
сизифов труд – подниматься на прежнюю вершину. Профессия же не
дает тебе гарантии, что твоя десятая роль получится так же
хорошо, как и предыдущие. Конечно, не надо огорчаться – нужно
браться за следующую работу и надеяться, что она получится.
Что, прямо бывают такие явные провалы?
Да все бывает. Иногда с таким треском! Вот я про аплодисменты
говорил – про энергию, умноженную на количество зрителей,
которая тебе возвращается, а бывает, когда ты тысяче раздал
энергию – все, что у тебя было, а притока никакого. У тебя все
отняли! И ты идешь домой обессиленный и со стыда хочется
сгореть. Будто вампиры у тебя все высосали и внутри пустота. Чем
ее наполнить? Вот после сегодняшнего спектакля - да, я устал
физически, но с энергией все в порядке, а бывает так, что
заболеваешь. Роль не находит отклика, не получилась, не
состоялась – зал не откликнулся.
Расскажите, что сейчас в театре, что в кино?..
В театре я занят в нескольких спектаклях, сейчас идут репетиции
новой пьесы - ее ставит наш новый художественный руководитель
Римас Туминас. Надеемся, что будет хороший спектакль. А в кино?
Вот Вера Сторожева позвала в свою новую картину. Я у нее уже
снимался в «Путешествии с домашними животными» – в небольшом
эпизоде, но мне очень нравилось с ней работать. Работал с
Константином Худяковым… Сейчас приглашает французская компания –
тоже большая хорошая роль. Если все состоится, буду учить
французский – там несколько сцен есть на языке. И
предполагается, что начну сниматься в фильме о Вольфе Мессинге.
Я считаю, много на этот период.
А откуда же такая грусть?..
Да не грусть. Просто того, что есть внутри, не расскажешь. А не
грустно?.. Вот я сейчас играл спектакль (вы свидетель, что он
прошел хорошо), была наполненность, а после этого я пришел в
гримерную, переоделся, вышел на улицу, и куда делось то, чем мы
занимались? Хорошо, если осталось в сознании зрителей на
какой-то период времени. Надеяться можно только на это. Как они
восприняли спектакль, сделал ли он что-то с ними – я же не знаю.
А театр это искусство или ремесло? Как это определить?.. И вот
жизнь идет – одни спектакли заканчиваются, другие выходят, а
ведь вещь-то скажу сейчас страшную… Я не про славу, но наши
сегодняшние студенты не знают, кто такой Олег Борисов? Половина
не знает, кто такой Смоктуновский, Эфрос… Забыли. А уж про
Товстоногова и говорить нечего. А для меня это кумиры. Не
грустно это?.. Грустно. Не пугайтесь, я не живу в этом
состоянии, но если бы мы с вами сейчас не разговаривали, то я бы
пошел по улице и, возможно, думал об этом. А дома свои заботы.
«Как прошел спектакль?» «Хорошо». Но когда-нибудь его снимут и
все! Чем ты занимался? У художника хотя бы картинка останется. А
это… Я, правда, помню спектакль «Мещане» Товстоногова – вот как
давно видел, а помню до сих пор. Вот он для меня искусство.
Может, ваши грустные мысли от усталости?..
Нет-нет-нет. Просто все время находиться на арене (приподнято),
в состоянии восторга!.. Ну, я могу, но это не так…
Ролями вы называете роль отца и мужа. Давайте вспомним об
этой вашей ипостаси…
Да, сейчас я приду домой, забуду об этой роли и возьмусь за роль
отца. Спрошу, как дела у моей дочери Аси, помирилась ли она с
учительницей по французскому языку? У нее сейчас там проблемы
очень серьезные, потому что моя Ася постоянно просыпает в школу,
поскольку допоздна делает уроки. И учительница перестала пускать
ее - у нее весь дневник пестрит замечаниями учителей: опоздала
на первый урок. И я ничего не могу с ней сделать. Мне нужно
говорить: «Асенька! Ты должна себя пересилить…» Потом, у меня
сейчас заболела собака – не знаю, мои поехали или сейчас
придется ехать в ветлечебницу? Что-то у собаки с ногой, хромать
стала – этим тоже надо заниматься…
В общем, детьми и домашними заботами занимаетесь активно…
А как же! Я считаю, что должен это делать. Одной семнадцать,
другой восемнадцать… Младшая оканчивает школу, а старшая учится
в ГИТИСе, но на продюсерском факультете.
А младшая по вашим стопам не собирается?
Она мне об этом ничего не говорила, а я не спрашивал. В эту
профессию нужно идти только тогда, когда есть страшное желание
ею заниматься, - только одержимым! Очень тяжелая профессия.
А кто у вас жена?
Преподаватель. Профессор, доктор наук. Преподает зарубежный
театр.
Читала, что у вас хобби сажать цветы. На них в этом году
время найдете?
Рассаду уже посадил. (Расплывается в улыбке, взгляд веселеет)
Петуньи подрастают, причем из семян – мне именно это интересно.
Сам процесс – прорастить семечко, которое меньше маковой
головки. Посеять, прорастить, распикировать в горшочки, а потом
они будут расти, цвести, доставлять мне удовольствие. И я буду
радоваться, понимая, что из этого пустячка, при некотором моем
участии, появились прекрасные соцветия. Вот, наверное, это имеет
отношение и к студентам.
Возвращаясь к плодам трудов… Все-таки что больше удовольствия
доставляет, взращивать таланты или цветы?
Это разные вещи. Мне нравится и то, и то. Цветы – это история на
год, а студенты – на долгие годы. Пока из кого-то что-то
вырастет! И потом, педагогическая профессия, в общем-то,
неблагодарная. Ну, кто педагогов знает? Это редкость. Они
выполняют свою работу «на грядках», и никто этого не видит. Как
и с цветами… Придут, посмотрят: ах, какие они замечательные! А
сколько труда в них вложено, вряд ли кто-то задумывается. И мало
кому в голову придет, что это тобой выращено, - можно же купить
рассаду и посадить. А здесь процесс долгий. Да я и не жду
никогда благодарности. Вот пришла к ребятам удача, наверное, им
кажется, что они сами молодцы: такие талантливые, вот все и
получилось. Но есть благодарные люди по жизни – они говорят
«спасибо». (Я сейчас даже не о себе – о педагогах). Вот это и
есть наша радость.
| |